Как по этапу перевозят заключенных правда бывалых. Из сизо в колонию

Леонида Развозжаева никак не могут найти адвокаты. Оппозиционера, которого обвиняют не только в подготовке массовых беспорядков, но и в разбое 15-тилетней давности, ещё на прошлой неделе этапировали в Ангарск Иркутской области.

Но спецпоезд с обвиняемым до сих пор не дошёл до места назначения. Защита Развозжаева уже назвала происходящее с ним новым похищением. А наша коллега Елена Шмараева выяснила, как этапируют заключённых и обвиняемых в России и что с ними может произойти по пути.

Шмараева: Сначала о Леониде Развозжаеве. Действительно, из Лефортово его вывезли еще 18 декабря, то есть шесть дней назад. Этапирование обвиняемых и заключенных, по закону, в экстренных случаях осуществляется на самолете, но гораздо чаще используется поезд. Видимо, как раз на поезде и везут Развозжаева, как рассказал сегодня в эфире ДОЖДЯ его адвокат Руслан Чанидзе, защита по своим каналам выяснила, что их клиент доехал до Челябинска.

Руслан Чанидзе, адвокат Леонида Развозжаева : На данный момент, по нашим неформальным данным, в субботу он был в Челябинске, соответственно, его быстро везут в Иркутск. Вопрос: для чего такая быстрота, и почему в Иркутское СИЗО в праздники? Есть фильм про Иркутсткое СИЗО, какие там пытки с людьми происходят. В "Новой газете" вышла статья, и там тоже это указано, мне стало страшно.

Действительно, Развозжаев должен оказаться в иркутском СИЗО где-то к новому году или чуть позже, это исходя из принятой практики. В законе никаких сроков этапирования заключенного или обвиняемого не прописано.

По данным правозащитников, из Москвы в Иркутск зеки едут около двух недель, иногда до месяца. Везут осужденных и обвиняемых в специальных вагонах, которые называются «вагонзаками», но более распространено такое название как столыпинский вагон. Вот так они выглядят, с той стороны, где располагаются камеры, на вагоне нет окон, с противоположной - там, где коридор, на окнах решетки.

В каждом таком вагоне несколько камер: как правило, три малых и пять больших. Большая камера это три с половиной квадратных метра. В камере шесть полок нар с каждой стороны и одна откидная полка посредине. При этом норма наполняемости такой камеры по инструкциям ФСИН - 12 человек, плюс огромные сумки с вещами. Нетрудно посчитать, что людей в вагоны помещают в два раза больше, чем спальных мест. Спят зеки по очереди на нарах без матрасов и белья. Еду им дают в виде сухого пайка, в который входит «Доширак», по правилам, должны давать кипяток. В туалет выводит конвой. На стоянках, которые длятся от нескольких часов до суток, в туалет ходить не положено. По дороге заключенные могут оказаться в нескольких пересыльных тюрьмах, а оттуда снова продолжать путь.

Вагонзаки прицепляются в голову или в хвост обычного поезда, они похожи на обычные багажные или пассажирские, но их номер всегда начинается с числа 76. Это знак для работников железной дороги, что вагон нужно изолировать ото всех остальных.

К столыпинскому вагону заключенных подвозят на автозаках, и сажают в вагон.

Кстати, «столыпинскими» вагоны называют потому, что в 1910 году во время аграрной реформы премьер-министра Петра Столыпина в них перевозили в Сибирь крестьян. Это были товарные вагоны, переделанные под перевозку людей вместе со скотом.

Использовать для перевозки заключенных их стали уже после смерти Столыпина, потом, во времена ГУЛАГа, пользовались такими вагонами, пока их не сменили так называемые теплушки, а затем вагонзаки уже современной конструкции.

Правозащитники говорят, что сейчас вагонзаки, наряду с конвойными комнатами в судах, остаются очень труднодоступными для наблюдателей местами. Но если в конвойной комнате в суде человек находится несколько часов, то в столыпинских вагонах - сутками и неделями. Глава московской Общественной наблюдательной комиссии Валерий Борщев рассказал ДОЖДЮ, какие нарушения допускают сотрудники ФСИН при этапировании заключенных.

Валерий Борщов, правозащитник : Во-первых, невыдача постельного белья в ночное время. Невозможно сходить в туалет во время длительных стоянок. Плохое вентилирование и освещение камер, совместная перевозка здоровых и больных заключенных.

Кстати, в случае именно с Развозжаевым важно, что правила этапирования обвиняемых, которые еще не осуждены за преступление, никак не отличаются от правил этапирования тех заключенных, в отношении которых уже есть обвинительный приговор суда. Развозжаева везут вместе с осужденными по самым разным статьям и, пользуясь его изоляцией от защитников и от общественных наблюдателей, могут оказывать на него давление прямо в этом поезде, полагает Валерий Борщев.

Валерий Борщев, правозащитник : Вовсе необязательно, что его там будут бить конвоири или кто-то другой. Отнюдь. Что такое "пресс-хата"? Это когда неугодного человека помещают в камеру с другими уголовниками, и они его избивают. Поэтому сделать из камеры Столыпина пресс-хату проблем не составляет.

С тем, что «этап» - самое опасное для заключенного время согласен и бывший менеджер ЮКОСа Владимир Переверзин, которому довелось уезжать из Москвы в столыпинском вагоне. Он рассказал, что этап из столицы до Владимира длился 15 часов - обычный пассажирский поезд проходит это расстояние за три часа.

Владимир Переверзин, бывший топ-менеджер компании ЮКОС: Он туда будет ехать долго, в несколько этапов, через несколько пересылочных тюрем. И когда он попадает в какую-то пересылочную тюрьму, там тоже он находится в специальных транзитных камерах. Там чудовищные условия: клопы, тараканы и прочие бытовы неудобства. Может произойти все, что угодно. И, возможно, какие-то провокации. Его могут посадить в какую-то пресс-камеру.

Одной из составляющих лишения свободы в России является этапирование, то есть доставка заключенного из одного места в другое, прежде всего - из СИЗО в колонию. Нередко этот процесс происходит в почти полной неизвестности: ни родственники этапируемого, ни адвокат в течение долгого времени не знают, где он находится. ОВД-Инфо описывает различные детали этого процесса.

В марте правозащитники Челябинской области подняли тревогу : кинорежиссер Олег Сенцов, приговоренный к 20 годам колонии строгого режима по «Делу крымских террористов» , уже две недели как уехал из региона по этапу, а о нем ни слуху ни духу. В Челябинскую область Сенцов и второй осужденный по делу, антифашист Александр Кольченко, прибыли еще в феврале, после чего Кольченко был переведен в одну из местных колоний. О Сенцове на тот момент имелась лишь неофициальная информация о том, что его собираются отправить в Якутию.

Правозащитники, члены областной Общественной наблюдательной комиссии за местами лишения свободы Николай и Татьяна Щур опубликовали обращение к коллегам о Сенцове. Оно было подхвачено в соцсетях, после чего появилась неофициальная информация о местонахождении осужденного: иркутский адвокат Владимир Лухтин написал в Twitter, что Сенцов был в Иркутской области, а оттуда «воздухом (то есть на самолете - ОВД-Инфо ) ушел на СИЗО Якутска».

Наконец, от сестры Сенцова стало известно, что он в Якутске - сначала «нашелся» в СИЗО, потом выяснилось, что он там уже пять дней и его переправляют в колонию. Все это время официальных комментариев о местонахождении Сенцова никто не давал.

Осужденный по тому же делу Геннадий Афанасьев, уже отбывавший наказание в Республике Коми, вдруг в мае оказался в Москве, в СИЗО «Лефортово», причем, как сообщает член московской ОНК Зоя Светова, обнаружили его правозащитники только 11 мая, а привезли его туда еще 2 мая вместе с другим украинским заключенным, Игорем Солошенко, осужденным по обвинению в шпионаже.

В такой же неизвестности пребывали недавно родственники и адвокаты авиадиспетчера из Сочи Петра Парпулова , приговоренного к двенадцати годам колонии строгого режима по обвинению в разглашении государственной тайны. 15 апреля он был отправлен из Краснодара в Москву на рассмотрение апелляционной жалобы. Позднее стало известно, что его помещали в СИЗО в Волгограде. И только в начале мая его обнаружили в Москве, в «Матросской тишине».

Эти истории дали повод в очередной раз задуматься, что же происходит в России с этапированием заключенных, в особенности тех из них, кто подвергается политическому преследованию.

Регулирование движения

Заключенных могут возить в другие города и даже регионы еще до приговора. Подследственных отправляют в другой регион для проведения следственных действий. Такое происходило, например, с Леонидом Развозжаевым, которого помимо организации и приготовления к организации массовых беспорядков обвинили еще и в разбое с похищением партии меховых шапок в Ангарске. Несмотря на то, что срок давности по этому эпизоду, якобы имевшему место в 1997 году, уже истек, его в конце 2012 года этапировали из Москвы в Иркутскую область (причем адвокатам далеко не сразу стало известно, где он) и только через три месяца привезли обратно. За это время дело о разбое успели закрыть, но и в Иркутске, и в Челябинске, где Развозжаева на некоторое время размещали по дороге туда и обратно, его, как он рассказывал, подвергали «чудовищному давлению», склоняя к сотрудничеству по основному делу.

Бывает, что суд и СИЗО находятся в разных городах. Так, обвиненного в вымогательстве ростовского журналиста Александра Толмачева во время суда то и дело перевозили из СИЗО № 2 в Армавире в изолятор временного содержания при ОВД Кущевского района (его дело рассматривал Кущевский районный суд) и обратно - до следующего заседания.

Армавир, СИЗО № 2. Фото: 86137.RU

Перевод из СИЗО в ИВС для проведения следственных действий и судебных слушаний регулируется законом «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений». В нем, в частности, говорится, что в ИВС в таких случаях подследственный или подсудимый может содержаться не более десяти суток. Толмачева оставляли в ИВС на более долгие сроки.

Что же касается этапирования уже осужденных, то этот порядок прописан в первую очередь в нескольких статьях Уголовно-исполнительного кодекса, а также в инструкции Минюста о порядке направления осужденных к лишению свободы для отбывания наказания. - «Направление осужденных к лишению свободы для отбывания наказания» - предполагает, что это направление происходит не позднее десяти дней с того момента, как СИЗО получает извещение о вступлении приговора в силу (на тюремном языке этот документ называется «законка»).

Но между самим вступлением приговора в силу и получением «законки» может пройти куда более долгий срок. Этим, как правило, и объясняется тот факт, что некоторые заключенные остаются в СИЗО еще довольно долго после заседания апелляционной инстанции и не едут в колонию, где условия содержания все же несколько лучше. Впрочем, осужденного может также задержать болезнь - так, осужденный по «Болотному делу» Сергей Кривов прождал этапирования больше двух месяцев, но перед этим он перенес в СИЗО инфаркт миокарда. Иногда после решения апелляционной инстанции человек может подать жалобу на приговор в следующую инстанцию, кассационную - тогда его пребывание в СИЗО могут продлить.

А могут держать долго и без этого. Сенцов, Кольченко, Развозжаев провели в СИЗО больше двух месяцев после вступления приговора в силу. Антифашист Алексей Сутуга, осужденный за драку с националистами (следствие утверждало, что он бил одного из них стулом и молотком) - немногим меньше двух месяцев. Нижегородский анархист Илья Романов, который за взрыв самодельной петарды в руке был обвинен в подготовке теракта, ждал этапирования три месяца. Еще один крымчанин, Александр Костенко, осужденный за причинение вреда бойцу «Беркута» на Майдане - около полутора месяцев. Месяц или больше оставались в СИЗО после решения суда второй инстанции многие осужденные по «Болотному делу».

Далее в статье 75 УИК говорится, что администрация СИЗО «обязана поставить в известность одного из родственников по выбору осужденного о том, куда он направляется для отбывания наказания». Срок, в течение которого в СИЗО должны оповестить родственника, не указан. Из СИЗО могут направить родственникам официальное письмо, в котором говорится, когда и куда уехал заключенный, но идет оно долго. Поэтому и родственникам, и адвокатам приходится предпринимать различные усилия, чтобы узнать, что заключенного в СИЗО больше нет. Адвокат Александра Костенко, например, просто в какой-то момент обнаружил, что с подзащитным утеряна связь . Жене Ильдара Дадина, осужденного за «неоднократные нарушения» на публичных мероприятиях, удалось узнать, что ее мужа везут в Петербург, но в результате он оказался не в том СИЗО , о котором ей говорили сначала. Сам Дадин сообщал в письме на волю, что об этапировании узнал, когда ему непосредственно велели собирать вещи «на выход» (в СИЗО в таком случае говорят - «заказали»). Между тем, как правило, сотрудники СИЗО предупреждают заключенных об этапе накануне вечером (на этап заключенного выводят рано утром - в шесть или даже пять часов, так что времени на сборы все равно немного).

«Мне советовали брать на этап побольше еды и поменьше одежды, - рассказывает не так давно вышедший на свободу осужденный по „Болотному делу“ Алексей Полихович. - Еды побольше, потому что непонятно, как долго ехать - у тебя могут быть догадки, но конкретно никогда непонятно, куда ты едешь - и можешь долго ехать в поезде и сменить много пересыльных тюрем, в пересыльных тюрьмах можешь на месяц останавливаться. В тюрьме очень популярны полуфабрикаты, которые завариваются, - всякие „роллтоны“, супы быстрого приготовления, каши из хлопьев, которые завариваются горячей водой. А одежды поменьше, потому что неизвестно, в какую зону ты приедешь, а там могут на въезде все отобрать и отправить на склад, и если ты сидишь несколько лет, то твои вещи там за это время просто сгниют. Если ты будешь сидеть где-то в европейской части России, проще потом близким с воли привезти то, что недостает».

Куда везут

В соответствии со статьей 73 УИК «Места отбывания лишения свободы» и приказом Минюста ФСИН должна выбрать для осужденного колонию в регионе, где он «проживал либо был осужден». Администрация следственного изолятора получает из ФСИН информацию о свободных местах в колониях и на этом основании принимает решение о том, куда отправить человека. На территории Москвы колоний нет, а в Московской области колоний общего режима всего две - одна мужская, одна женская, поэтому из Москвы осужденных часто отправляют в более удаленные регионы. На этот счет в статье УИК сказано: «При отсутствии в субъекте Российской Федерации по месту жительства или по месту осуждения исправительного учреждения соответствующего вида или невозможности размещения осужденных в имеющихся исправительных учреждениях осужденные направляются по согласованию с Федеральной службой исполнения наказаний в исправительные учреждения, расположенные на территории другого субъекта Российской Федерации, в котором имеются условия для их размещения». Фактически это означает, что из Москвы человека могут отправить куда угодно, где есть места, необязательно по соседству.

Из осужденных по «Болотному делу», приговор которым вступил в силу летом 2014 года, трое сидевших в «Бутырке» были отправлены в одну колонию в Рязанской области, а двое сидевших в «Воднике» - в Тульскую область, но в разные колонии. Впрочем, по всей видимости, объяснялось это не выбором администрации СИЗО, а их пропиской: зарегистрированные в Москве попали в Рязанскую область, а в Тульской оказались те, кто прописан в Подмосковье. Осужденный вместе с ними Ярослав Белоусов сначала задержался в Москве, поскольку подал заявление об условно-досрочном освобождении, а затем его повезли в Ставропольский край , хотя ему оставалось чуть больше месяца до окончания срока. До тамошней колонии он в результате так и не добрался и вышел на свободу из ставропольского СИЗО. Трудно сказать, имелся ли в этой истории чей-то злой умысел - Белоусов действительно прописан в Ставропольском крае. Более сложная история, в которой можно усмотреть пример давления со стороны системы, произошел с этапированием антифашиста Алексея Сутуги: его этапировали в Иркутскую область, где он был прописан до суда, но перед приговором семья продала квартиру, и Сутуга был из нее выписан, однако ФСИН не позволила прописать его в Москве.

Решение о том, куда отправить осужденных по статьям о терроризме или причастности к экстремистским организациям, принимает непосредственного ФСИН. Одного из «крымских террористов», Геннадия Афанасьева, который дал показания против Сенцова и Кольченко, но на суде отказался от них, за что был подвергнут давлению со стороны оперативников, этапировали в Республику Коми. Это решение было оспорено, и суд обязал ФСИН объяснить, почему Афанасьев был отправлен отбывать наказание так далеко от дома. Ответ сводился к тому, что в тамошней исправительной колонии были свободные места. В результате суд распорядился признать за Афанасьевым право отбывать наказание с учетом 8-й статьи Европейской Конвенции по правам человека, признающей право на семейную жизнь. Защита Афанасьева сделала из этого вывод, что теперь его переведут ближе к дому. Однако в требовании перевести его в какой-нибудь соседний с Крымом регион незамедлительно суд отказал. На данный момент Афанасьев остается в Коми (Минюст поручил ФСИН подготовить документы для передачи его Украине, однако затем ему вручили уведомление о признании его гражданином России).

Непосредственно перемещение этапируемых регулируется статьей 76 УИК «Перемещение осужденных к лишению свободы». В Москве в 1990-е годы осужденных перед этапом сначала переводили в СИЗО «Пресня», который считался транзитным, и оттуда уже везли дальше. Теперь же происходит так, как описывает Алексей Полихович, до этапа находившийся в «Бутырке»:

«С утра собирают человек двадцать-тридцать , едущих на этап, и сажают на „сборку“ - конвойное помещение, необустроенное, со скамейками. Любое передвижение заключенного в рамках системы ФСИН проходит через „сборку“: если ты едешь на суд, тебя тоже сначала на „сборку“ сажают. Там можно просидеть два-три часа и ждать. Перед этапом обычно долго ждешь, когда придет машина. Но мы не очень долго ждали. У всех огромные баулы, у некоторых по два. Всех шмонают, у меня отобрали машинку для стрижки волос. Машина - автозак ФСИН, похожий по планировке на ментовский автозак, на которых мы ездили в суды, но по-другому раскрашенный: ментовские синие, а эти зеленые. Сажают в автозак, и ты едешь на вокзал. Тот, кто сидит впереди и кому видна дорога, говорит, куда мы едем, а все стараются угадать, на какой вокзал нас везут, то есть по какому направлению отправят. А по направлению примерно ясно, куда ты можешь попасть. Земля слухами полнится, все примерно знают, как где сидят. Восточное направление, Сибирь - плохо. Карелия - плохое направление. Недалеко от Москвы - где-то лучше, где-то хуже.

Привозят на вокзал, заезжают не совсем понятно куда, на какие-то пути, останавливаются. Начинают выгружать. Выгрузка заключенного из автозака и загрузка его в поезд - это критическая ситуация для охраны, потому что существует возможность побега. Поэтому выгрузка проводится очень жестко: они специально орут, пугают, нагоняют страх, рядом собаки лают - чтобы у зека не было желания сделать что-то не то. Ты бежишь с сумками в наручниках, пристегнутый к другому человеку, одна сумка за спиной, другая в руках. При этом надо пригибаться к земле, гусиным шагом, потом бежать, кричат „Не поднимай голову!“, чтобы ты не понял, где находишься, не смог сориентироваться. То есть либо ты сидишь и смотришь в пол, либо бежишь. Толпа заключенных добегает до перрона - где-то в депо, конечно, не на общем перроне - и загружается в „столыпин“».

Транспорт

Осужденных чаще всего этапируют по железной дороге в так называемых вагонзаках или «столыпинских вагонах». Вагоны разделены на зарешеченные отсеки, похожие на купе, в которые могут набиться более десяти человек. В одном вагоне, но, конечно, в разных «купе», могут везти и мужчин, и женщин. «Охранников в вагоне я видел человек шесть, - вспоминает Полихович. - Когда выводят, один стоит у туалета, а другой ведет. Многое здесь зависит от того, какая команда ФСИН с тобой едет, из какого региона. Считается, например, что вологодский конвой - самый жесткий, он уже стал притчей во языцех. У нас были обычные нормальные мужики».

Статья УИК предписывает обеспечивать заключенных при перевозке необходимыми материально-бытовыми и санитарно-гигиеническими условиями, одеждой по сезону. Однако заключенные часто сталкиваются при этапировании в вагонзаках с проблемами, которые в эфире «Дождя» бывший председатель московской Общественной наблюдательной комиссии Валерий Борщев в связи с долгим этапированием Леонида Развозжаева:

«Невыдача постельного белья в ночное время. Невозможно сходить в туалет во время длительных стоянок. Плохое вентилирование и освещение камер, совместная перевозка здоровых и больных заключенных».

Когда этапировали Толоконникову, представители ФСИН сообщали, что она едет в купе с санитаркой. Позднее сама Толоконникова рассказывала, что ехала в обычном «столыпине». Сейчас в Челябинске, по словам члена местной ОНК Татьяны Щур, закупили какие-то более удобные вагоны, соответствующие европейским стандартам.

«Загружают в вагон всех как попало, а потом как-то сортируют по фамилиям, - рассказывает Алексей Полихович. - С тобой едет папка с твоим личным делом. У всех обычные папки, а у нас у троих огромные. Мы все втроем (Полихович, Андрей Барабанов и Артем Савелов, осужденные по „Болотному делу“, сидевшие в „Бутырке“ - ОВД-Инфо ) оказались в одном „купе“. Когда выгружают, они начинают бегать с этими папками, и опять наступает критическая ситуация. Правда, в Рязани было более спокойно, хотя они тоже орали, наводили шороху. Было жарко, помню. Забили в автозак - все мокрые, с этими сумками. С вокзала везут сразу в СИЗО. Ведут в баню. Опять шмон».

Краснодарский эколог Евгений Витишко, осужденный за надписи на заборе дачи, предположительно принадлежащей теперь уже бывшему губернатору Кубани, в самом начале этапа, который длился почти месяц, ехал в отдельном «купе». «Считали, видимо, что это для меня опасно или для кого-то опасно - поместить „олимпийского политзаключенного“ в общую камеру», - предположил он в разговоре с ОВД-Инфо . (Первоначально Витишко был приговорен к условному сроку, однако незадолго до Олимпиады, во время подготовки которой он неоднократно выступал с заявлениями об экологических проблемах в Сочи, срок ему заменили на реальный.) При этом в автозаке, везшем его на вокзал из СИЗО, Витишко ехал вместе с остальными заключенными. В отдельном «купе» эколог ехал до первой остановки - Волгограда. «Отношение было как ко всем - везде было холодно, кормили так же», - вспоминает Витишко. Позднее никто ему так и не объяснил, с чем была связана эта изоляция. От Волгограда до Тамбова он ехал уже в общем отсеке «столыпина».

Иногда могут возить и в автозаке - когда экипаж судна «Arctic Sunrise» и активистов «Гринпис» собирались перевозить из Мурманска в Петербург, появилась информация , что их погрузят в неотапливаемые (при температуре за бортом до минус восемнадцати) автобусы для заключенных, без туалетов, причем используют для этого все имеющиеся в Мурманской области шесть автозаков. Планировалось, что путешествие займет сутки. Однако в результате их везли в обычном вагонзаке. По прибытии его отцепили и отогнали на километр от вокзала, после чего к нему подогнали автобус, на котором повезли в СИЗО. Самолет, как у Сенцова, используется реже.

Фото: Дмитрий Габышев

Вообще осужденные за терроризм (как Сенцов) и причастность к экстремистским организациям «переводятся или направляются только по персональным нарядам ФСИН России, подготовленным оперативным управлением, - говорится в упоминавшейся выше инструкции Минюста. - В целях отличия вышеуказанных лиц от других категорий спецконтингента на справке по личному делу по диагонали наносится полоса зеленого цвета. О планируемых перемещениях за пределы субъекта Российской Федерации осужденных, состоящих на оперативном учете, оперативное управление информирует управление конвоирования и специальных перевозок».

Почему Так Долго?!

Это основной вопрос, который возникает в связи с доставкой заключенных в колонию. Возможный ответ - потому что срок доставки заключенных законом вообще никак не ограничен. Нередко от момента отправки из СИЗО до обнаружения в конечной или даже промежуточной точке (пересылке) проходит две, а то и три недели. Толоконникова, например, находилась на этапе немногим меньше месяца. Осужденным по «Болотному делу», ехавшим в Рязанскую область, повезло - они добирались всего четыре часа, столько же едут от Москвы и некоторые обычные поезда (а «болотникам» случалось из суда до СИЗО ехать дольше). Между тем, по словам Полиховича, в рязанском СИЗО им встречались люди, которых от Москвы до Рязани везли целый месяц, совершая для этого странные «крюки» с остановкой, например, в Саратове.

Такую протяженность этапа во времени можно объяснить и тем, что заключенных, отправляющихся из одного СИЗО в одном вагоне, должны в конце концов доставить в колонии в разных регионах, поэтому кого-то из них приходится пересаживать. Система же оповещения за этим не поспевает и, видимо, не хочет поспевать: пока человек находится на этапе, ФСИН никому не сообщает, где он.

Евгений Витишко, которого везли из Краснодара в Тамбовскую область, пробыл на первой пересылке в Волгограде около десяти дней, затем его доставили в Воронеж, где продержали около недели, и наконец до Тамбова. Здесь до отправки в местную колонию-поселение Витишко четыре дня провел в исправительной колонии № 1, использующейся в качестве пересыльного пункта, - по его словам, «в абсолютно безобразных условиях: в камеру, где пять или семь человек должно находиться, засунули тридцать, выдали три матраса». Позднее Витишко неоднократно жаловался на условия содержания заключенных, и, по-видимому , его жалобы возымели действие, поскольку с тех пор в Тамбовской области сменилось все начальство УФСИН.

Тамбов, исправительная колония № 1. Фото: 68.фсин.рф

Далеко не всем заключенным удается дать о себе знать, каким-то образом добравшись до телефона или передав весточку через кого-то . О том, что человек добрался до места назначения, может стать известно значительно позже фактического доставления. В статье 17 УИК говорится, что администрация колонии обязана сообщить о доставке осужденного его родственникам и адвокату не позднее десяти дней со дня прибытия. С момента, когда адвокат хватился Александра Костенко в крымском СИЗО, до того, как он позвонил в одну из колоний Кировской области и узнал, что его подзащитный находится там, прошел опять же почти месяц. Илья Романов обнаружился в колонии Мордовии через три с лишним недели после отправки из Нижнего Новгорода (днем ранее сообщалось , что его не могут найти на территории республики).

Случается, что человек надолго застревает в пересылочном СИЗО до отправления в колонию. Так, Ильдара Дадина держат в петербургском СИЗО более 20 дней.

А вот что происходило на этапе с Петром Парпуловым (в

Ильдара Дадина, гражданского активиста, отбывающего срок за участие в пикетах, отправили на «этап» ровно месяц назад. За это время ни ФСИН России, ни сегежская колония (откуда Дадина этапировали) не согласились рассказать о том, куда его направляют. На сегодняшний день родственники не знают ничего о его здоровье и местонахождении. Правозащитники и юристы уже всерьез поставили вопрос об изменениях в российском законодательстве, а именно в уголовно-исполнительном кодексе.

Накануне президент России Владимир Путин поручил Генпрокураторе проверить ФСИН на взаимодействие с членами Общественной наблюдательной комиссии.

Павел Чиков

правозащитник

— Тайна этапирования заключенных в отдаленные регионы — это, к сожалению, распространенная российская практика. Она существовала всегда, еще с советского времени. Впервые в современной России мы наткнулись на такую же резонансную историю с этапированием в отношении Михаила Ходорковского по первому приговору. Он ехал тоже около месяца в Краснокаменск. Если поднять публикации за 2005 год, там мы тоже найдем много шумихи в связи с тем, что его «нигде не было». Такая же история случилась в 2013 году, когда «потерялась» Надежда Толоконникова. Ее около месяца этапировали из Мордовии в Красноярск.

Дадин не едет из пункта А в пункт Б. У него на этапе может быть остановок 10. Осужденный переезжает в поезде (это около двух суток) от одного следственного изолятора к другому. На одну-две недели остается в каждом из них, пока не соберется следующий этап, который будет двигаться дальше. И если следующая колония Дадина удаленная, и туда этап ходит редко, то этапирование может занимать от полутора до двух месяцев.

Потом, когда он, наконец, заезжает в колонию, его отправляют на несколько дней в карантин, и в течение 10 дней с момента прибытия колония обязана отправить уведомление семье. Причем письмо она отправляет почтой. А почта у нас, как известно, идет не меньше недели. Таким образом, получается, что известие о местонахождении Ильдара Дадина может прийти спустя два, а то и три месяца. И формально это будет полностью соответствовать российскому законодательству.

Нарушением прав человека является практика отбывания наказания далеко от дома. Это признал Европейский суд по правам человека. Почему? Сильно ослабляются связи с семьей — родственникам сложно посещать заключенного, потому что добраться в эту точку очень дорого.

Всех сейчас волнует вопрос: почему родственники до сих пор не знают, где Дадин? Но что нарушается тем фактом, что родственники не знают о его местонахождении? Они все равно, пока он на этапе, не могут с ним увидеться или отправить передачу. Да, мы не знаем, где он, и поэтому мы переживаем. Я понимаю, что это вопрос сложный. Если с ним сделают что-то плохое — это преступление, но недовольство должно вызывать другое.

Сам факт отбывания заключенным наказания далеко от дома, за тысячи километров — это является нарушением. Конкретно это должно быть изменено в законодательстве.

Колоний общего режима вокруг Москвы тьма тьмущая. И зачем его отправлять в Сибирь — это совершенно непонятно. Если эта практика будет признана незаконной, вот тогда и отпадет необходимость в длительных этапах.

Сергей Панченко

— Что необходимо сейчас сделать с нашим законодательством? Во-первых, нужно ввести требование об обязательном информировании адвокатов, участвующих в деле. Не родственника, когда осужденного уже доставили в конечную точку. А адвоката в момент убытия из первой колонии. Я считаю, что информация о том, куда направлен осужденный, не несет угрозы его безопасности. Маршрут передвижения, естественно, раскрываться не должен. Потому что ситуации бывают всякие — в наших тюрьмах сидят не только политзаключенные, но и иногда там сидят, правда, опасные люди. Во-вторых, в промежуточных пунктах этапа заключенному должно быть разрешено пользоваться телефонной связью, чтобы сообщить и родственникам, и адвокатам о своем местонахождении, состоянии здоровья, возможных жалобах.

Необходимо понимать, что

период этапа — это период беззакония. Он может длиться месяцами. Человек пропадает, а где и через сколько он «вынырнет» невозможно предугадать. В этот период этапируемый находится в состоянии «вещи». Он абсолютно бесправен.

В СИЗО или колонии теоритически и практически надзор ведется. Но в период этапа начинается полная неизвестность…. Человек пропадает во временной яме. Он будет кататься столько, сколько захочет ФСИН. У нас способов его оттуда извлечь нет.

Дмитрий Аграновский

— Месяц — это, конечно, много. Но в моей практике, например, мы разыскивали Леонида Развозжаева тоже довольно долго. Хотя теоретически у нас было представление: сначала он едет в Иркутск, а потом вроде бы его оттуда везут в Красноярск. Вообще, я не вспомню в нашем законодательстве нормы, которая обязывала бы извещать о местонахождении заключенного родственников и адвокатов. Это не значит, что ее не должно быть, но на деле ее действительно нет.

Самое главное, с разумной точки зрения, непонятно, зачем не сообщать? Вряд ли они его специально прячут. Это громкое дело, все равно найдется. Если на нем будут последствия насилия, это обязательно всплывет.

В нашей правоохранительной системе все возможно, но это уже выходит за рамки. На этапе заключенные наименее подвержены прокурорскому наблюдению, поэтому подвергаются всяческой опасности. Насилие может быть совершено, в том числе, и со стороны сокамерников. Охранникам же глубоко до лампочки, они смотрят, чтобы только трупов не было, а что там внутри этих купе, им все равно.

Здесь необходимо смотреть закон о ФСИН внимательно. За тем, чтобы: а) сделать более прозрачной эту систему, б) ввести более серьезное наказание за нарушение должностных обязанностей. Если система прозрачная, мы сможем контролировать эти нарушения. А если еще есть закон в отношении лиц ФСИН, то они тоже в курсе, что с ними будет за неправомерные действия в отношении заключенных. Сразу снимается много вопросов.

T -

Я очень любил путешествовать, и судьба всегда благоволила мне, предоставляя такую возможность. Даже тюрьма не стала исключением. В жизни каждого заключенного наступает опасный момент — этап, когда тебя перевозят из тюрьмы в колонию отбывать назначенное судом наказание. Зоны щедро разбросаны по всей территории нашей необъятной Родины, и тюремщики могут устроить тебе длительную экскурсию по ее просторам. Путешествие может продлиться сколь угодно долго, и человек на некоторое время просто исчезает. Ни адвокат, ни родственники не будут знать, где ты находишься и куда тебя везут. Я уже был наслышан о том, как тюремщики издеваются над заключенными и избивают их, но никогда не относил это к себе. На мой наивный вопрос: «За что бьют?» мой собеседник из числа бывалых арестантов с удивлением, как само собой разумеющееся, ответил: «Да ни за что!» Он посоветовал мне брать в дорогу минимум вещей и за сутки перед путешествием ничего не есть и не пить.

«Это почему?» — не понимая его инструкций, интересовался я.

«Чтобы не хотелось в туалет! — ответил мой консультант. — В туалет не выводят. На всякий случай возьми с собой пластиковую бутылку, пакеты. Бери сигареты, чай, сушнину — печенье, сухари, пряники, конфеты».

Я с благодарностью буду вспоминать моего инструктора.

По закрытости, по степени лжи и лицемерия системе ФСИН России нет равных

Бывшая на слуху в то время чудовищная история об убийстве во время этапа четырех заключенных в колонии города Копейска отнюдь не придавала мне оптимизма. Мне было страшно. Официальная версия того убийства была, что четверо заключенных, которые якобы плохо вели себя еще в поезде, по приезду в колонию сразу напали на сотрудников. Те же, защищаясь, правомерно их до полусмерти избили и оставили умирать в камерах изолятора. Виноваты тюремщики были лишь в том, что не оказали несчастным своевременную медицинскую помощь и позволили им умереть.

По закрытости, по степени лжи и лицемерия системе ФСИН России нет равных. Удивительно, что возглавлявший в то время тюремную систему Юрий Калинин, профессиональный тюремщик, проделавший путь от рядового вертухая до первого лица ФСИН, ушедший после этих событий в отставку, успешно продолжил свою карьеру, став сенатором, а позже возглавил кадровую службу компании «Роснефть», став ее вице-президентом.

Мыслями я уже давно уехал из СИЗО и находился в лагере. Мне изрядно надоело находиться в замкнутом пространстве тюрьмы, в тесных и душных камерах, где я провел около трех лет. Непонятно было, куда меня повезут, но я нарисовал красивую картинку без единого облачка. «Приеду в колонию, — наивно рассуждал я, — милиция почитает мое личное дело, из которого ясно, что я невиновный человек, и относиться ко мне будут соответствующим образом, с пониманием и сочувствием. Работу мне предложат хорошую, в библиотеке или в школе. И буду я жить-поживать и срок отбывать».

Меня пугал сам этап, а перспектива сменить тюрьму на колонию даже радовала. Я составил целый список вещей и продуктов, которые мне понадобятся в пути и на первое время в колонии. «Как и сколько будут везти, не знает никто, поэтому надо запастись», — думал я. В ларьке я купил каши, сигареты. Специально отведенный для этих целей баул рос у меня на глазах.

Через некоторое время я услышал: «На Пэ, с вещами…» «Неужели меня так быстро отправляют на этап?» — подумал я. Собрал вещи, попрощался с сокамерниками, мы обнялись. Меня перевели в пустую камеру. Здесь уже стояли мои вещи, принесенные со склада: теплые зимние вещи, куртка, ботинки. Накопилось несколько баулов. Я начал разбираться с вещами, отделяя нужное от ненужного. Собрал сумки, которые возьму с собой на этап. После бесчисленных перекладываний и нелегких решений у меня получилось два баула и большая спортивная сумка. «Сумку на плечо и по баулу в каждую руку», — легкомысленно прикинул я... В этой камере в одиночестве я провел еще два дня, и лишь на третий мне сообщили, что меня увозят.

«Присяду на дорожку, — пошутил я про себя. — Присел вот на одиннадцать годков!»

«На Пэ готов?» — раздается из-за двери.

«Готов, готов», — в ответ кричу я.

Гремят засовы, с грохотом распахивается дверь, я вижу незнакомые лица обычных конвойных. «Теперь я никого не интересую, я списанный и отработанный материал», — с облегчением думаю я, без сожаления покидая стены тюрьмы. Как мне здесь было хорошо, я пойму совсем скоро, едва успев приехать в пункт назначения — колонию строгого режима, что в поселке Мелехово Владимирской области. Под роспись меня передают конвою, и мы выходим из здания тюрьмы. Во дворе тюремного дворика уже ждет автозак.

«Сначала строгач, а потом все остальные», — переговариваются между собой конвойные. Строгач — это я

Я закидываю сумки в автозак и забираюсь туда сам. Захожу в свободный отсек. За стенкой сидят женщины. Из их клетки раздается веселый смех. Я вступаю с ними в беседу. Узнав мой срок, они сочувственно вздыхают. Устроившись на скамеечке в клетке, я тщетно пытаюсь вглядеться в уже забытые мною московские улицы. Темно, почти ничего не видно, да и дорога не занимает много времени. Почувствовав запах вокзала и услышав шум поездов, я пытаюсь вычислить, на какой вокзал меня привезли. Нахлынули детские воспоминания, когда я, еще школьником, с родителями каждое лето на поезде ездил в Крым… Я помню, как меня завораживали проносящиеся мимо пейзажи, как я мог часами не отрываться от окна. Кто бы мог подумать тогда, что меня ждет такое путешествие...

Мы приезжаем на отдаленный пустынный перрон, почти вплотную к вагону. Слышу разговор конвойных, они решают, кого выгружать первым. «Сначала строгач, а потом все остальные», — переговариваются между собой конвойные. Строгач — это я. Я хватаю вещи. Меня передают на руки другому конвою. Старший из них с удивлением берет в руки мое огромное личное дело, сверяет данные. Я безошибочно называю свои статьи и срок. Вряд ли кто-то вместо меня может поехать в колонию на одиннадцать лет! Я с трудом втаскиваю свой багаж в поезд. Сумка цепляется за двери и мешает идти, баулы тянут вниз. Едва протискиваясь по узкому коридору вагона, я добираюсь до купе. Оно пустое. Обычное купе стандартного размера без окна. Вместо двери — решетка. В коридоре небольшое окно, через которое, если оно открыто, видно волю. Внизу две скамейки, вверху— две пары полок. Всего три яруса. Столыпин — так арестанты называют этот вагон. После столыпинской аграрной реформы для перевозки крестьян использовали вагоны для скота. С тех пор мало что изменилось, и мы недалеко ушли в своем развитии.

В купе заходит конвойный.

«Куда едем?» — интересуюсь я.

«Выдавайте запрещенные предметы», — вместо ответа он требует приготовить к досмотру вещи.

«У меня ничего нет, — откровенно говорю я. — Я же из спец. СИЗО 99/1. Там иголку в камеру не пронесешь».

По инструкции конвой может открыть окна только во время движения поезда. Вывести в туалет — тоже только во время движения. На дворе конец июля, жара неимоверная

Конвойный мне не верит и начинает обыск. Разворачивает каждый пакетик, открывает каждую коробочку, столь тщательно упакованную в СИЗО. Просматриваются все вещи, пролистываются все бумаги. Все перепутано и перемешано. Я с трудом раскладываю вещи обратно по сумкам. Вагон наполняется пассажирами. Слышу, как в соседнем купе тоже проходит шмон. Ко мне заводят попутчиков — одного, второго… Я сдвигаю свои вещи. Заходит третий, четвертый. Купе заполнятся сумками и людьми. Пятый, шестой, седьмой. Люди лезут наверх и укладываются на верхних полках. Внизу, на нижних полках, впритирку умещается по пять человек. Свободное пространство между скамейками и под ними заполняется баулами.

В купе набивается восемнадцать человек! Теснота, очень душно. По инструкции конвой может открыть окна только во время движения поезда. Вывести в туалет — тоже только во время движения. На дворе конец июля, жара неимоверная.

В купе идут традиционные разговоры: кто, откуда, за что сидит, какой срок. Я слышу разные истории, нахожу с попутчиками общих знакомых, с которыми сидел сам. В вагон мы сели около девяти вечера. Поезд тронется утром, около семи часов. Конвойный уступает настойчивым требованиям заключенных и нарушает инструкцию — немного приоткрывает окно. Вдалеке я вижу перрон, людей, ожидающих электричку, дачников с саженцами в руках. «Старшой, — кто-то орет в соседнем купе. — Отведи в туалет, умираю!»

«Не положено по инструкции, — отвечает прапорщик. — Вот поедем, и сходишь».

«Взять бы этого гада, который писал инструкцию, и сюда», — зло думаю я, а потом еще раз добрым словом вспоминаю своего наставника-консультанта. Более чем за сутки я ничего не ел и почти не пил. Не могу сказать, что мне было хорошо и комфортно, но по крайней мере мне никуда не хотелось. Излишки жидкости выходили обильным потом, и я в основном молча сидел, больше слушал и терпел. Из восемнадцати человек не курил я один.

Наш вагон передвигается очень медленно, делает многочисленные остановки. Он идет своим маршрутом, его прицепляют то к одному поезду, то к другому. Мы едем во Владимир, дорога до которого занимает без малого сутки. Я весь липкий от пота, насквозь пропитался сигаретным дымом, одурел от смрада и пустых разговоров, у меня все затекло от многочасового сидения в одном положении. Это настоящая пытка, которую я буду с ужасом вспоминать. В купе знакомлюсь с Андреем К., осужденным за бандитизм и убийства на девятнадцать лет. Я сидел с его подельником Димой. Они оба — мастера спорта по боксу, работали в ЧОПе у одного бизнесмена и «решали вопросы». Признав вину и дав показания на своего руководителя, они получили минимальные для их положения сроки.

Мы приближаемся к Владимиру. Когда-то, еще до ЮКОСа, я работал в одной организации, имевшей филиал в этом городе. Директор филиала приглашал меня в гости, а я все не ехал и не ехал. «Ну вот я и приехал», — горестно думаю я.

Приехали. Наш вагон отцепляют от поезда и загоняют на дальний перрон.

Конвойный громким голосом инструктирует зэков: «Выходим по одному, передвигаться по команде, на корточках, голову не поднимать, смотреть только вниз, стреляем без предупреждения». Все серьезно. Автоматы настоящие, патроны боевые, предохранители спущены. Под лай собак я выпрыгиваю с сумками из поезда и сажусь на корточки. Нам предстоит преодолеть метров пятьсот по железнодорожным путям, прежде чем мы доберемся до автозака. Боковым зрением я вижу вдалеке людей, беззаботно снующих по перрону.

«Первая, первая, ответь мне», — вдруг слышу голос… из унитаза

«По команде пошли, начинаем движение», — орет конвоир. Я с трудом тащу свою ношу и проклинаю себя за то, что набрал так много продуктов.

Бах! Мне кажется, что мое сердце вот-вот остановится. Это, не выдержав нагрузки, со звуком выстрела лопается ремень на спортивной сумке. Она падает у меня с плеча и остается позади. Я продолжаю движение. «Хрен с ней, с этой сумкой. Живым бы остаться!» — судорожно думаю я.

«На месте! — командует надзиратель. — Вернитесь, возьмите сумку». До меня не сразу доходит, что он обращается ко мне.

«Помогите ему», — говорит он другому зэку, в руках которого небольшая сумочка.

Мы хватаем вещи и идем к автозаку.

Я с трудом, весь в поту, добираюсь до автозака, где благодарю спасителя, тащившего мою сумку. «Надо срочно избавляться от вещей! — осеняет меня. — Второй раз мне такого не пережить. Умру от разрыва сердца!»

Мой спаситель Валера окажется отъявленным рецидивистом. К тридцати пяти годам это его девятая судимость. Он сидел много раз, но помалу. Он крадун — вор-карманник и наркоман, страдающий эпилепсией. Пройдоха, каких поискать. Мы попадем с ним в одну зону. За сумку мне придется благодарить его еще много-много раз, пока не лопнет мое терпение и я не пошлю его куда подальше.

Автозак привозит нас во Владимирскую пересыльную тюрьму №1 — «Копейку», как ее называют зэки. Старинное кирпичное здание с красивыми массивными сводами, построенное сто восемьдесят лет назад, за годы своего существования впитало в себя все людские пороки, а также боль, горечь и страдания. Я чувствую зловещее дыхание тюрьмы. Нас заводят в подвал, на сборку — в камеру, где есть несколько скамеек, параша и грязный умывальник. Пахнет плесенью и сыростью. Обессиленные, мы рассаживаемся и ждем дальнейших событий. Воспользовавшись паузой, я приступаю к облегчению своих сумок. Достаю бутылку воды и пачку печенья, которую делю со своими товарищами по несчастью.

«Первая, первая, ответь мне», — вдруг слышу голос… из унитаза. Трясу головой, не в силах понять, не сошел ли я с ума. Дальняк, как его называют в тюрьме, служит отличным средством связи. Хитроумные зэки умудряются прокладывать дороги, протягивая сплетенные из ниток канатики, и по канализации передавать из камеры в камеру тюремную почту.

Потом опять шмон. Третий за последние сутки. Перетрясли все, перемешав содержимое сумок. Нас по одному обыскивают и переводят в другую сборку. Вскоре все прибывшие опять собираются в одной камере. Мы готовы к дальнейшим действиям, которые не заставляют себя долго ждать. Нам выдают казенные матрасы, белье и всех разом какими-то хитрыми коридорами куда-то ведут. По пути, в коридоре, нам встречаются надзиратели с огромной овчаркой, которая, как мне показалось, посмотрела на меня добрыми глазами и подмигнула. Мы поднимаемся на третий этаж и подходим к камере №39. Открывается дверь, мы дружно заходим в камеру, и я вижу подзабытую, но знакомую мне чудовищную картину. Переполненное помещение, дым, смрад, развешанное белье. Пол устлан асфальтом, на котором валяются бесчисленные окурки. Справа от входа висит убогая занавесочка из грязной простыни, условно отделяющая дальняк от камеры. Перед занавеской томится несколько зэков, ожидающих своей очереди. Рядом, буквально у них под ногами, на матрасе на грязном полу спит человек. «Угловой», — понимаю я.

Составляется дорожная, или прогон, где подробно указываются фамилии вновь прибывших, номера статей, в каких СИЗО сидели

В глаза бросается высоченный, метров под пять, потолок камеры, пестрящий железными латками. Так администрация заваривает отверстия в потолке — кабуры, отверстия, ведущие в камеры, расположенные наверху.

Сразу вижу, где расположились блатные. Угол, где на полу лежит ковер, сделанный из старого одеяла, выгорожен простынями. Раздетые люди, разукрашенные наколками, увлеченно играют в карты.

Мы проходим и садимся за стол, знакомимся со смотрящим камеры. Заваривается чифирь. Составляется дорожная, или прогон, где подробно указываются фамилии вновь прибывших, номера статей, в каких СИЗО сидели. Прогон обойдет все камеры тюрьмы, и если у кого-то к тебе есть претензии, то с тебя могут спросить: оштрафовать, избить, выкинуть из камеры.

К чифирю я достаю из баула шоколад, сигареты и щедро угощаю новых сокамерников. В коробку для общего, стоящую на столе, я кладу блок «Мальборо». Мужики, давно не курившие сигарет с фильтром, подтягиваются к столу и быстро их разбирают. Я доволен тем, что мне удалось избавиться от ненужных мне сигарет и облегчить свои баулы. Мужики радуются каждой выкуренной сигарете. Несмотря на чудовищное количество выпитого чифиря, меня накрывает усталость, и я чувствую, что засыпаю. Смотрящий выделяет мне персональную шконку, где я могу отдыхать сколько душе угодно. Добравшись до нее и едва закрыв глаза, я проваливаюсь в сон. Мне не мешает ни звук телевизора, ни разговоры сокамерников.

Просыпаюсь я от щекотки. Я ощущаю, что кто-то щекочет мое лицо. В памяти всплывают многочисленные события последних дней, я вспоминаю, где нахожусь. По моему лицу ползет таракан, и я окончательно просыпаюсь. Чувствую, что хочу есть. Встаю, умываюсь, кипячу воду и завариваю себе геркулесовую кашу. Ко мне возвращается разум, силы и хорошее настроение. Появляется Валера, который всегда оказывался рядом, когда я доставал что-нибудь из баула. Я угощаю его кашей и конфетами, даю сигарет. Довольный, он на некоторое время удаляется. Среди перемешанных и перепутанных во время шмона вещей я тщетно пытаюсь найти пакет с зеленым чаем, который хочу разделить с интеллигентного вида москвичом Мишей. Он, видя мои безрезультатные попытки, говорит мне, улыбаясь: «Ничего, не расстраивайся! Найдешь во время следующего шмона!»

Я начинаю осваиваться и обживаться. Узнаю, что из этой камеры дважды в неделю развозят по зонам. По понедельникам отправляют в Вязники, по средам — в Мелехово. Зэки знают все. Строгий режим в Вязниках помягче, чем в Мелехово, где зэкам приходится несладко. Из числа приближенных к смотрящему у меня появляется доброжелатель, Заяц. Он из Владимира и заботливо предлагает мне решить проблему и поспособствовать моему распределению на зону в Вязники. Для чего мне всего лишь надо заплатить пять тысяч долларов его знакомому из УФСИН Владимирской области. Мне понятно, что это развод, и я говорю ему, что мне абсолютно все равно, куда ехать. Я вижу в его руках мобильный телефон и не могу удержаться, чтобы не попросить его дать мне позвонить.

Свое дело я узнаю сразу. В огромный бумажный конверт с моей фотографией и данными вложено досье на меня в три тома

Заяц рассказывает мне про общее и просит принять в нем посильное участие, положив на номер телефона деньги. Я соглашаюсь. Телефон в моем распоряжении. Мое участие в общем не принесет мужикам ни чая, ни сигарет и закончится банальной вакханалией наркоманов из блатных. Я впервые в жизни увижу залипающих, то есть засыпающих на ходу, наркоманов.

Телефона я не держал в руках давно и делаю несколько звонков людям, голоса которых долго не слышал. После разговора удаляю набранные номера из памяти телефона. Звоню жене и… забываю удалить номер. Это обернется ей кучей потраченных нервов и денег, заплаченных адвокату. Не успею я покинуть стены этой камеры и уехать на этап, как моей жене позвонит неизвестный. Думаю, это был Заяц. Взволнованным голосом он сообщит ей, что Володю, то есть меня, мусора посадили в карцер, где избивают и пытают. «Срочно нужны деньги на выкуп!» — требовал он.

Просили относительно немного, десять тысяч рублей. Я представляю состояние моей жены, когда она услышала эту историю! Адвокату пришлось приложить немало усилий, чтобы найти меня — целого и невредимого — в колонии строгого режима в поселке Мелехово и успокоить моих близких.

Наступает понедельник. Сегодня этап в Вязники. Надзиратель зачитывает список. Моей фамилии там нет. «Значит, в среду поеду в Мелехово», — обреченно принимаю я эту новость. Колония строгого режима в поселке Мелехово пользуется у заключенных дурной славой. Это красная зона, где ломают зэков, заставляя их давать всевозможные подписки. Пока я не могу понять, о чем идет речь, и покорно ожидаю своей участи.

Среда. Среди прочих других слышу свою фамилию. Нас человек двенадцать. В их число попадает Валера и крутившийся возле блатных Костя. Мы берем свои вещи и выходим из камеры. Опять шмон. Я открываю свои заметно полегчавшие баулы и выкладываю вещи для досмотра. Надзиратель нехотя перебирает мои пожитки и, помяв в руках несколько пакетиков для видимости, разрешает мне сложить их обратно в сумку.

Во дворе тюрьмы ждет автозак, который везет нас на железнодорожный вокзал. Машина опять подъезжает вплотную к вагону, и мы кое-как туда перебираемся. В «столыпине» нас ждет очередной шмон. Мы сдаем конвою бритвенные принадлежности, которые будут нам выданы после прибытия на место. Поезд трогается, и мы следуем в город Ковров. Строго по одному конвойный заводит каждого из нас в отдельное купе, где проверяет содержимое сумок. Ковров находится в ста километрах от Владимира, и конвойные не успевают обыскать всех зэков, как мы приезжаем на станцию, где нас поджидает автозак.

Передаются личные дела. Свое дело я узнаю сразу. В огромный бумажный конверт с моей фотографией и данными вложено досье на меня в три тома. Что там понаписано, так и осталось для меня загадкой. Я называю свою фамилию, срок, статью и залезаю в автозак. По ощущениям, дорога занимает минут сорок. Слышится скрежет открываемых ворот и лай собак. Мы заехали в шлюз. Колония раскрывает нам свои жесткие объятия.

Я еще не осознаю, куда попал. Под лай собак и крики надзирателей мы выпрыгиваем из машины. «Бегом, бегом, — я слышу истошные вопли надзирателей, — быстрее, быстрее». Мешкать нельзя. Слышу звук удара резиновой дубинки, со свистом опустившейся на кого-то позади меня, слышу вскрик этого несчастного, позволившего себе замешкаться лишь на секунду. Нас сажают на корточки в обнимку с вещами. Смотреть можно только вниз. Чуть приподнимешь голову — последует удар дубинкой.

Из колонии не уйдет ни одна жалоба, если к тебе не приезжает адвокат или родственники

Любопытство меня подвело. Взгляд в сторону стоил мне несколько хлестких и болезненных ударов. Но нам, в общем, повезло. Наш этап принимали мягко. Этап, прибывший до меня, били основательно. Арестантам, приехавшим в следующую среду после нас, тоже хорошо досталось. Обошлось без трупов, но во время помывки в душе я лично видел разбитые головы, синяки и кровоподтеки на телах осужденных. Каждый этап принимают по-своему. Кого-то бьют меньше, кого-то больше. Кого-то не бьют вообще. Все зависит от настроения тюремщиков. Они могут переусердствовать и покалечить осужденного, что регулярно случается. Все спишут на несчастный случай: «Упал, споткнулся и ударился головой». Из колонии не уйдет ни одна жалоба, если к тебе не приезжает адвокат или родственники.

«По команде берем свои вещи, встаем и бегом марш», — командует надзиратель.

Краем глаза я вижу красивую деревянную церковь, расположенную буквально в нескольких метрах от нас. Неискушенный человек может подумать, что все происходит с благословления божьего.

Мы хватаем сумки и бежим в какой-то дворик. Складываем свои баулы в кучу и выстраиваемся в шеренгу. Я стою третьим. Крупный мужчина в камуфляже со звездой майора на плечах и метлой в руке безапелляционно заявляет: «Сейчас каждому из вас необходимо взять в руки метлу и сделать несколько подметательных движений». Рядом, угрожающе помахивая дубинками, стоят его коллеги и несколько зэков, которые, как выяснилось впоследствии, пользуются особым доверием администрации и помогают принимать этап. Мне совсем не хочется брать в руки метлу. Но это своеобразный ритуал. Первым из строя выходит Костя и бодро начинает мести. Следующим идет Валера и делает несколько вялых движений. Удар дубинкой по спине заставляет его ускориться. Наступает моя очередь. Нехотя, сжав зубы, я беру в руки метлу и начинаю мести. «Достаточно», — слышу за спиной чей-то голос. Я останавливаюсь и передаю метлу в руки следующему.

Из нашей компании мести не отказывается никто. Зэки хорошо осведомлены о методах воздействия. Откажешься — изобьют прямо здесь, во дворике, совершенно не стесняясь других заключенных. Не станешь мести после этого — тебя заведут в кабинет и будут бить еще. Если не сломаешься, то к тебе подведут обиженного и предложат самому сделать выбор: стать прямо сейчас, после определенной процедуры, таким же обиженным и заехать в петушатник или все-таки взять в руки метлу. Все выбирают последнее. Для администрации осужденный — не человек. Поэтому любые попытки отстаивать свои права воспринимаются администрацией крайне негативно и болезненно.

Несколько лет назад осужденных, приезжающих из Мелехово в пересыльные тюрьмы, «порядочные» арестанты не пускали в камеру. Со словами «Тебе нет места среди людей» несчастных выкидывали из камер и вынуждали идти в другие хаты, где сидели красные — дневальные, завхозы и прочий сомнительный люд.

«Давай, ставь свою фамилию и подписывай, читать он еще будет!» — недовольно, в два голоса, подгоняют меня дневальные

Подавленные, мы со своими сумками заходим в здание. Здесь штаб. Нас заводят в большую комнату, где начинается грандиозный шмон, больше похожий на грабеж. Я вижу двух здоровенных зэков, по-хозяйски расхаживающих по кабинету с какими-то бумажками. Они подходят к каждому вновь прибывшему арестанту и «просят» поставить подпись. Все подписывают, не глядя, даже не узнав, что подписали. Пока какой-то прапорщик копается у меня в вещах, эта парочка подходит ко мне и сует в руки бумажку и ручку. Они — дневальные карантина. Худшие из худших, самые отъявленные мерзавцы и негодяи. Прессовщики, готовые за определенные блага от администрации сотворить все что угодно. На правой щеке у одного из них красуется шрам — от уха до подбородка. «***ский шрам, — скажет мне позже про него один опытный зэк, — чтобы все видели и могли определить по этой отметине, кто он есть».

Вглядываясь в написанное, я пытаюсь уловить смысл этой бумажки.

«Давай, ставь свою фамилию и подписывай, читать он еще будет!» — недовольно, в два голоса, подгоняют меня дневальные. Я вижу слова: «Подписка. Я, такой-то, добровольно отказываюсь от преступных понятий и традиций воровского мира, обязуюсь соблюдать режим и выполнять требования администрации».

«Что за бред!» — удивляюсь я и ставлю свою подпись. Парочка удовлетворенно удаляется.

Я с жалостью смотрю на свои разбросанные вещи. Изымаются вольные, не установленного образца. Надзиратель спотыкается на мешочке с лекарствами, хочет их забрать. Я отчаянно сопротивляюсь и отстаиваю часть лекарств. Досконально просматривается и проверяется каждый пакетик, пролистывается каждая тетрадочка. Мой багаж уменьшается на один баул. Изъятое отправляется на склад личных вещей. Меня бреют наголо и выдают новое обмундирование. Надеваю страшенную кепку с белой полосой, костюм х/б, или робу, украшенную такими же белыми полосками, примеряю черные ботинки со стельками из картона. Смотрю в зеркало, с трудом узнаю себя в новом обличье. Теперь я полноправный, то есть бесправный, зэк.

Начинался новый этап моей жизни, который нужно было пережить.